...По дороге на постоянное место жительства, если таковым можно назвать аул в казахских степях, мы остановились в стойбище пастухов. Это была двухкомнатная хижина-мазанка, рассчитанная на двадцать человек с нарами внутри и печкой-буржуйкой. Нас было около сорока человек из двух сел: мужчины, женщины, дети, старики.
Люди из другого села нам не были знакомы, их было человек десять, и они разместились в комнате поменьше, за худой дощатой дверью. Благо, там тоже стояла печка.
За две недели пути в товарном тесном вагоне мы потеряли почти половину своих родных и близких, обессилели от голода и паразитов, полчищами покрывших наши тела и одежду. Они начинали активнее шевелиться в тепле...
Мы кипятили одежду в кастрюле на буржуйке, чтобы как-то избавиться от них.
Я часто выходил на мороз, вытаптывал снег вокруг деревянного дома. На самом деле я «вытаптывал» время...
Ветер со свистом подгонял ленивый вечер.
Из остатков кукурузной муки женщины замесили тесто и испекли хлебцы, прижимая их к боку горячей буржуйки. Аромат выпечки разносился всюду, напоминал запах дома, летний вечер в родном селе, гомон детишек и мычание коров, возвращающихся с пастбища.
Начало темнеть, я вошел в дом, нашел местечко на полу и прилег на свой полушубок. Мать, сидевшая рядом на нарах, подала мне теплый кукурузный хлеб. Он был такой вкусный... до слез. За свои восемнадцать лет я ел такую вкуснятину в первый раз. Только от одного запаха я исходил слюной, язык блаженствовал. Я медленно пережевывал, сдерживая стон.
Дети в соседней комнате плакали, не переставая. С таким шумом о сне можно было и не думать.
Я осторожно открыл дверь к соседям и спросил, почему дети плачут.
«Все в порядке. Они скоро уснут, простыли немного. Извините», – ответили мне. Закрыв дверь, я взял свой полушубок и вышел наружу.
Уже стемнело. Ветер гудел... бы, но здесь не было проводов, поэтому он свободно выл, будто вторя женщинам с эшелонов, потерявшим детей, родителей, сестер, братьев.
В комнате все еще раздавался хор детского плача, хотя матери уговорами и даже угрозами пытались их успокоить.
Сон пытался меня одолеть, но победить детский плач ему было не под силу.
На мой настойчивый вопрос о причине беспокойства детей старший из мужчин виновато ответил: «Дети чувствуют запах хлеба и плачут от голода. Наши продукты оказались в другом эшелоне, с нашими родственниками. Не переживайте, поплачут и уснут. Я понимаю – у вас и самих мало...».
Во мне не осталось слез, я их все проглотил, жалость из-за горя и несправедливости, увиденных за две недели, спряталась в дебрях растерявшейся души. Но что-то ёкнуло в огрубевшем сердце, захотелось самому умереть от голода вместо этих детишек. «Хоть кошмар этот закончился бы», – попробовала мелькнуть мысль.
Я рассказал своим о голодных детях. Не все восприняли мое желание поделиться хлебом с энтузиазмом, люди очерствели, и я не осуждал их.
Но моя мама была очень мужественным человеком, она сурово посмотрела на недовольных, быстро испекла хлеб и отнесла соседям. «Простите, что забыли про вас», – сказала она.
Впервые за последнее время в ту ночь я уснул спокойным сном.
…Через два дня к нашим соседям приехали родственники, привезли продукты, в том числе сушеное мясо и чеснок. Они сварили жижиг-галнаш, наверное, представляете, какой запах стоял в нашей хижине?
Не у всех хватило духу принять их приглашение и отведать самое вкусное чеченское блюдо. А я не отказался, и моя мама тоже…
Иса Закриев